А белый серебряный голубь. Серебряный голубь
Настоящая повесть есть первая часть задуманной трилогии «Восток или Запад »; в «ней рассказан лишь эпизод из жизни сектантов; но эпизод этот имеет самостоятельное значение. Ввиду того, что большинство действующих лиц еще встретятся с читателем во второй части «Путники », я счел возможным закончить эту часть без упоминания о том, что сталось с действующими лицами повести – Катей, Матреной, Кудеяровым – после того, как главное действующее лицо, Дарьяльский, покинул сектантов.
Многие приняли секту голубей за хлыстов; согласен, что есть в этой секте признаки, роднящие ее с хлыстовством, но хлыстовство как один из ферментов религиозного брожения не адекватно существующим кристаллизованным формам у хлыстов; оно – в процессе развития; и в этом смысле голубей , изображенных мною, как секты не существует; но они – возможны со всеми своими безумными уклонами; в этом смысле голуби мои вполне реальны.
Глава первая. Село Целебеево
Наше село
Еще, и еще в синюю бездну дня, полную жарких, жестоких блесков, кинула зычные блики целебеевская колокольня. Туда и сюда заерзали в воздухе над нею стрижи. А душный от благовонья Троицын день обсыпал кусты легкими, розовыми шиповниками. И жар душил грудь; в жаре стекленели стрекозиные крылья над прудом, взлетали в жар в синюю бездну дня, – туда, в голубой покой пустынь. Потным рукавом усердно размазывал на лице пыль распаренный сельчанин, тащась на колокольню раскачать медный язык колокола, пропотеть и поусердствовать во славу Божью. И еще, и еще клинькала в синюю бездну дня целебеевская колокольня; и юлили над ней, и писали, повизгивая, восьмерки стрижи.
Славное село Целебеево, подгородное; средь холмов оно да лугов; туда, сюда раскидалось домишками, прибранными богато, то узорной резьбой, точно лицо заправской модницы в кудряшках, то петушком из крашеной жести, то размалеванными цветиками, ангелочками; славно оно разукрашено плетнями, садочками, а то и смородинным кустом, и целым роем скворечников, торчащих в заре на согнутых метлах своих: славное село! Спросите попадью: как приедет, бывало, поп из Воронья (там свекор у него десять годов в благочинных), так вот: приедет это он из Воронья, снимет рясу, облобызает дебелую свою попадьиху, оправит подрясник и сейчас это: «Схлопочи, душа моя, самоварчик». Так вот: за самоварчиком вспотеет и всенепременно умилится: «Славное наше село!» А уж попу, как сказано, и книги в руки; да и не таковский поп: врать не станет.
В селе Целебееве домишки вот и здесь, вот и там, и там: ясным зрачком в день косится одноглазый домишко, злым косится зрачком из-за тощих кустов; железную свою выставит крышу – не крышу вовсе: зеленую свою выставит кику гордая молодица; а там робкая из оврага глянет хата: глянет – и к вечеру хладно она туманится в росной своей фате.
От избы к избе, с холма да на холмик; с холмика в овражек, в кусточки: дальше больше; смотришь – а уж шепотный лес струит на тебя дрему; и нет из него выхода.
Посередь села большой, большой луг; такой зеленый: есть тут где разгуляться, и расплясаться, и расплакаться песенью девичьей; и гармошке найдется место – не то, что какое гулянье городское: подсолнухами не заплюешь, ногами не вытопчешь. А как завьется здесь хоровод, припомаженные девицы в шелках да в бусах, как загикают дико, а как пойдут ноги в пляс, побежит травная волна, заулюлюкает ветер вечерний – странно и весело: не знаешь, что и как, как странно, и что тут веселого… И бегут волны, бегут; испуганно побегут они по дороге, разобьются зыбким плеском; тогда всхлипнет придорожный кустик да косматый вскочет прах. По вечерам припади ухом к дороге: ты услышишь, как растут травы, как поднимается большой желтый месяц над Целебеевом; и гулко так протарарыкает телега запоздалого однодворца.
Белая дорога, пыльная дорога; бежит она, бежит; суха усмешка в ней; перекопать бы ее – не велят: сам поп намедни про то разъяснял… «Я бы, – говорит, – сам от того не прочь, да земство…» Так вот проходит дорога тут, и никто ее не перекапывает. А то было дело: выходили мужики с заступами…
Смышленые люди сказывают, тихо уставясь в бороды, что жили тут испокон веков, а вот провели дорогу, так сами ноги по ней и уходят; валандаются парни, валандаются, подсолнухи лущат – оно как будто и ничего сперва; ну, а потом как махнут по дороге, так и не возвратятся вовсе: вот то-то и оно.
Врезалась она сухой усмешкой в большой зеленый целебеевский луг. Всякий люд гонит мимо неведомая сила – возы, телеги, подводы, нагруженные деревянными ящиками с бутылями казенки для «винополии»; возы, телеги, народ подорожный гонит: и городского рабочего, и Божьего человека, и «сицилиста» с котомкой, урядника, барина на тройке – валом валит народ; к дороге сбежались гурьбой целебеевские избенки – те, что поплоше да попоганее, с кривыми крышами, точно компания пьяных парней с набок надвинутыми картузами; тут и двор постоялый, и чайная лавка – вон там, где свирепое пугало шутовски растопырило руки и грязную свою из тряпок кажет метелку – вон там: еще на нем каркает грач. Дальше – шест, а там – поле пустое, большое. И бежит, бежит по полю белая да пыльная дороженька, усмехается на окрестные просторы, – к иным полям, к иным селам, к славному городу Лихову, откуда всякий народ шляется, а иной раз такая веселая компания прикатит, что не дай Бог: на машинах – городская мамзель в шляпенке да стрекулист, или пьяные иконописцы в рубашках-фантазиях с господином шкубентом (черт его знает!). Сейчас это в чайную лавку, и пошла потеха; к ним это парни целебеевские подойдут и, ах, как горланят: «За гаа-даа-ми гоо-дыы… праа-хоо-дяя-т гаа-даа… пааа-аа-гиб яяя, маа-аа-ль-чии-ии-шка, паа-гии-б наа-всии-гдаа…»
Дарьяльский
В золотое утро Троицына дня Дарьяльский шел по дороге в село. Дарьяльский проводил лето в гостях у бабки барышни Гуголевой; сама барышня была наружности приятной весьма и еще более приятных нравов; барышня приходилась невестой Дарьяльскому. Шел Дарьяльский, облитый жаром и светом, вспоминая вчерашний день, проведенный отрадно с барышней и ее бабинькой; сладкими словами позабавил вчера он старушку о старине, о незабвенных гусарах и о всем прочем, о чем старушкам приятно вспомнить; позабавился сам он прогулкой с невестой по гуголевским дубровам; еще более он насладился, собирая цветы. Но ни старушка, ни гусары ее незабвенной памяти, ни любезные сердцу дубровы с барышней, более еще ему любезной, сегодня не возбуждали сладких воспоминаний: давил и душил душу жар Троицына дня. Сегодня не влек его вовсе и Марциал, раскрытый на столе и слегка засиженный мухами.
Дарьяльский – имя героя моего вам разве не примечательно? Послушайте, ведь это Дарьяльский – ну, тот самый, который сподряд два уж лета с другом снимал Федорову избу. Девичьим раненный сердцем два сподряд лета искал он способа наивернейшей встречи с барышней любимой здесь – в целебеевских лугах и в гуголевских дубровах. В этом он так обошел всех, что и вовсе на третье лето переселился в Гуголево, в бабинькину усадьбу, к баронессе Тодрабе-Граабеной. Ветхая днями старушка строгого была мнения насчет выдачи внучки за человека молодого, у которого, по ее мнению, ветер свистал не в голове только, но (что всего важнее) в карманах. Дарьяльский сызмальства прослыл простаком, лишившись родителей и еще ранее родителевых средств: «бобыль бобылем!» – фыркали в ус степенные люди; но сама девица держалась иных мнений; и вот после длинного объяснения с бабкой, во время которого хитренькая старушка не раз корячилась на кресле, испивая воды, красавица Катя взяла да и бухнула напрямик целебеевским поповнам, что она – невеста, а Дарьяльский в богатейшую перебрался усадьбу с парком, с парниками, с розами, с мраморными купидонами, обросшими плесенью. Так юная красавица успела убедить ветхую старушку в приятных качествах прохожего молодца.
"Серебряный голубь" (1909) – повесть выдающегося писателя-символиста А Белого (1880 – 1934) – посвящена историческим судьбам России, взаимоотношению интеллигенции и народа Следование гоголевским традициям органично совмещается в ней с новаторскими принципам. повествования, характерными для символизма.
Андрей Белый
Серебрянный голубь
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Настоящая повесть есть первая часть задуманной трилогии "Восток или Запад"; в ней рассказан лишь эпизод из жизни сектантов; но эпизод этот имеет самостоятельное значение. Ввиду того, что большинство действующих лиц еще встретятся с читателем во второй части "Путники" , – я счел возможным закончить эту часть без упоминания о том, что сталось с действующими лицами повести – Катей, Матреной, Кудеяровым, – после того как главное действующее лицо, Дарьяльский, покинул сектантов. Многие приняли секту голубей за хлыстов; согласен, что есть в этой секте признаки, роднящие ее с хлыстовством: но хлыстовство, как один из ферментов религиозного брожения, не адекватно существующим кристаллизованным формам у хлыстов; оно – в процессе развития; и в этом смысле голубей , изображенных мною, как секты, не существует; но они – возможны со всеми своими безумными уклонами; в этом смысле голуби мои вполне реальны.
А. Белый
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СЕЛО ЦЕЛЕБЕЕВО
Наше село
Еще, и еще в синюю бездну дня, полную жарких, жестоких блесков, кинула зычные клики целебеевская колокольня. Туда и сюда заерзали в воздухе над нею стрижи. А душный от благовонья Троицын день обсыпал кусты легкими, розовыми шиповниками. И жар душил грудь; в жаре стеклянели стрекозиные крылья над прудом, взлетали в жар в синюю бездну дня, – туда, в голубой покой пустынь. Потным рукавом усердно размазывал на лице пыль распаренный сельчанин, тащась на колокольню раскачать медный язык колокола, пропотеть и поусердствовать во славу Божью. И еще, и еще клинькала в синюю бездну дня целебеевская колокольня; и юлили над ней, и писали, повизгивая, восьмерки стрижи. Славное село Целебеево, подгородное; средь холмов оно да лугов; туда, сюда раскидалось домишками, прибранными богато, то узорной резьбой, точно лицо заправской модницы в кудряшках, то петушком из крашеной жести, то размалеванными цветиками, ангелочками; славно оно разукрашено плетнями, садочками, а то и смородинным кустом, и целым роем скворечников, торчащих в заре на согнутых метлах своих: славное село! Спросите попадью: как приедет, бывало, поп из Воронья (там свекор у него десять годов в благочинных), так вот: приедет это он из Воронья, снимет рясу, облобызает дебелую свою попадьиху, оправит подрясник, и сейчас это: "Схлопочи, душа моя, самоварчик". Так вот: за самоварчиком вспотеет и всенепременно умилится: "Славное наше село!" А уж попу, как сказано, и книги в руки; да и не таковский поп: врать не станет.
В селе Целебееве домишки вот и здесь, вот и там, и там: ясным зрачком в день косится одноглазый домишка, злым косится зрачком из-за тощих кустов; железную свою выставит крышу – не крышу вовсе: зеленую свою выставит кику гордая молодица; а там робкая из оврага глянет хата: глянет, и к вечеру хладно она туманится в росной своей фате.
От избы к избе, с холма да на холмик; с холмика в овражек, в кусточки: дальше – больше; смотришь – а уж шепотный лес струит на тебя дрему; и нет из него выхода.
Посередь села большой, большой луг; такой зеленый: есть тут где разгуляться, и расплясаться, и расплакаться песенью девичьей; и гармошке найдется место – не то, что какое гулянье городское: подсолнухами не заплюешь, ногами не вытопчешь. А как завьется здесь хоровод, припомаженные девицы, в шелках, да в бусах, как загикают дико, а как пойдут ноги в пляс, побежит травная волна, заулюлюкает ветер вечерний – странно и весело: не знаешь, что и как, как странно, и что тут веселого… И бегут волны, бегут; испуганно побегут они по дороге, разобьются зыбким плеском: тогда всхлипнет придорожный кустик, да косматый вскочет прах. По вечерам припади ухом к дороге: ты услышишь, как растут травы, как поднимается большой желтый месяц над Целебеевом; и гулко так протарарыкает телега запоздалого однодворца.
Белая дорога, пыльная дорога; бежит она, бежит; сухая усмешка в ней; перекопать бы ее – не велят: сам поп намедни про то разъяснял… "Я бы, – говорит и сам от того не прочь, да земство…" Так вот проходит дорога тут, и никто ее не перекапывает. А то было дело: выходили мужики с заступами…
Смышленые люди сказывают, тихо уставясь в бороды, что жили тут испокон веков, а вот провели дорогу, так сами ноги по ней и уходят; валандаются парни, валандаются, подсолнухи лущат – оно как будто и ничего сперва; ну, а потом как махнут по дороге, так и не возвратятся вовсе: вот то-то и оно.
Врезалась она сухой усмешкой в большой зеленый целебеевский луг. Всякий люд гонит мимо неведомая сила – возы, телеги, подводы, нагруженные деревянными ящиками с бутылями казенки для "винополии" ; возы, телеги, народ подорожный гонит: и городского рабочего, и Божьего человека, и "сицилиста" с котомкой, урядника, барина на тройке – валом валит народ; к дороге сбежались гурьбой целебеевские избенки – те, что поплоше да попоганее, с кривыми крышами, точно компания пьяных парней с набок надвинутыми картузами; тут и двор постоялый, и чайная лавка – вон там, где свирепое пугало шутовски растопырило руки и грязную свою из тряпок кажет метелку – вон там: еще на нем каркает грач. Дальше – шест, а там – поле пустое, большое. И бежит, бежит по полю белая да пыльная дороженька, усмехается на окрестные просторы, – к иным полям, к иным селам, к славному городу Лихову, откуда всякий народ шляется, а иной раз такая веселая компания прикатит, что не дай Бог: на машинах – городская мамзель в шляпенке да стрекулист , или пьяные иконописцы в рубашках фантазиях с господином шкубентом (черт его знает!). Сейчас это в чайную лавку, и пошла потеха; к ним это парни целебеевские подойдут и, ах, как горланят: "За гаа-даа-ми гоо-дыы… праа-хоо-дяя-т гаа-даа… пааа-аа-гиб яяя маа-аа-ль-чии-ии-шка, паа-гии-б наа-всии-гдаа…"
Дарьяльский
В золотое утро Троицына дня Дарьяльский шел по дороге в село. Дарьяльский проводил лето в гостях у бабки барышни Гуголевой; сама барышня была наружности приятной весьма и еще более приятных нравов; барышня приходилась невестой Дарьяльскому. Шел Дарьяльский, облитый жаром и светом, вспоминая вчерашний день, проведенный отрадно с барышней и ее бабинькой; сладкими словами позабавил вчера он старушку о старине, о незабвенных гусарах, и о всем прочем, о чем старушкам приятно вспоминать; позабавился сам он прогулкой с невестой по гуголевским дубровам; еще более он насладился, собирая цветы. Но ни старушка, ни гусары ее незабвенной памяти, ни любезные сердцу дубровы с барышней, более еще ему любезной, сегодня не возбуждали сладких воспоминаний: давил и душил душу жар Троицына дня. Сегодня не влек его вовсе и Марциал , раскрытый на столе и слегка засиженный мухами.
1906 - 1909 - годы страстного чувства Белого к Любови Дмитриевне Блок, которая не отвечала ему взаимностью и которой он отомстил в 1906 году в рассказе «Куст», а затем в «Петербурге», где она выведена в лице ангела Пери, и в мемуарах, где она скрыта под литерой Щ. Аллегорический рассказ-отмщение «Куст» написан в деревне Дедово, где Белый, поселившись у своего друга Сергея Соловьева, открывает для себя крестьянскую, еретическую Россию. Затем он уезжает в Париж и возвращается на родину, чтобы вступить в борьбу с «экспроприаторами символизма»; выздоровление от несчастной любви и книги, прочитанные в Дедове, способствуют созданию его первого крупного романа «Серебряный голубь» (1910).
Позже, в статье 1930 года, Андрей Белый расскажет, что материал для первых двух романов, написанных в 1909 и 1912—1913 годах, он собрал в горячечные 1905—1906 годы, когда, объятый отчаянием, бродил по петербургским трактирам, разговаривал с солдатами, кучерами, рабочими с Островов, а затем с дедовскими крестьянами. Юноша, выросший в буржуазной теплице, накопил за этот период запас жестов и звуков, принадлежащих тревожной действительности. В 1908 году он слышит «звук темы "Голубя"»: центром действия становится деревня Целебеево, находящаяся во власти темных сил, которыми командует жестокий и хищный главарь секты. Роман написан в типичной для Белого манере: прошлое, настоящее и будущее сливаются в нем в единое целое. Кудеяров, главарь злодейской секты, — это одновременно и Мережковский, и Блок, «предложивший» Белому свою жену, дабы наверняка залучить его в свои сети, и грядущий Распутин: «Был увиден in statu nascendi /в состоянии возникновения/: вот тебе и «верещание», «верещание» имело смысл. То же и с Петербургом».
«Серебряный Голубь» написан наследником Гоголя. Гоголя — автора малороссийских повестей и «Страшной мести», Гоголя, в чьих произведениях разлита стихия миражей и колдовства, Гоголя, которого Белый почитал как отца русской апокалипсической литературы и упомянул — одного-единственного — в начале своего первого сборника статей, вышедшего в 1909 году и озаглавленного «Луг зеленый». Россия здесь уподоблена Катерине из «Страшной мести» — пленнице колдуна, которая мечется, как безумная, по степи, меж тем как супруг ее покоится без сил на зеленом российском лугу...
«Серебряный голубь» (Белый) стоит у начала целой историософской линии в творчестве Белого, нашедшей выражение в его трилогии «Восток и Запад». Но этот же «Голубь» — поэма о русском пространстве, иссушаемом, по выражению Гершензона, каналами европеизации. Герой романа. Дарьяльский, гостящий у своей невесты в очень «европейском» русском имении, попадает в руки сектантов — «голубей», повинующихся некоему столяру. Секта «голубей» списана Белым с хлыстов (не без влияния Мережковского, изобразившего сектантов и их исступленные молитвы в «Петре и Алексее»). Сцены колдовства (ловитвы) и эротико-мистических радений написаны с удивительным мастерством.
Итак, Дарьяльский бежит от Запада (олицетворяемого плутом-генералом и студентом-каббалистом), но гибнет по воле Востока. Форму для изображения этой бьющейся в судорогах, грубой и колдовской России Белый берет у Гоголя, из его написанных ритмической прозой малороссийских повестей. Язык "Голубя" так же судорожен, вздыблен, а подчас изуродован до неузнаваемости. Купцу Еропегину, видевшему, как сектанты убили Дарьяльского (затоптали его ногами в бане), дают яд, лишающий его дара речи: он может выговорить лишь бессмысленный слог «отр», напоминающий о существительном «ветр», глаголе «отер» и имени Дарьяльского — Петр. Атмосфера тайны, шепотов, подозрений, окружающая Дарьяльского, вызывает в памяти фантастические повести Гоголя, а также «Бесов» Достоевского: Белый создал их «крестьянский» вариант.
«Серебряный Голубь» (Белый) с его повторами и чарами восхитил Блока, увидевшего в «черном небе» романа ад искусства.
В золотистое утро, знойного и душного Троицына, идет по дороге за направлением к селу Целебееву Дарьяльский, тот самый мужчина, который взял на сьем Федорову избу. Часто захаживал к своему товарищу Шмидту, который был целебеевским дачником. Шмид дни и ночи проводил за чтением книг философского направления. Теперь рядом, в Гуголеве, по соседству, с ним живет Дарьяльский, в соседнем Гуголеве. В поместье баронессы Тодрабе-Граабен живет ее внучка Катя, его невеста. Прошло три дня с того, как они обручились, а вот баронессе этот простак не подуше. Идеть Дарьяльский в церковь на службу, дрога лежит мимо пруда, а вода в нем крестальная, чистая. На берегу расположились березы, в которых тонет человеческий взор, сквозь ветви, сквозь голубой небесной синевы. Одновременно с этим прекрасным чувством, в сердце закрадывается страх, начинает кружиться голова от бездонной голубой бездны, а воздух, если приглядеться совсем черный.
В храме пахнет ладаном, который перемешался с запахом березы, мужского пота и запахом смазанных сапог. Дарьяльский приготовился слушать божественную службу, как вдруг он увидел, как на него пристально смотрит одна баба в красном платке. Лицо у бабы безбровое, белое как мел, все в ряби. Рябая баба начала проникать в его, словно оборотень, с тихим смехом и сладостным покоем. Все уже вышли из церкви... Рябая баба выходит, а за нею попятам столяр Кудеяров. Столяр странно посмотрел на Дарьяльского, увлекательно и холодно, и пошел следом за бабой рябой в красном платке, которая была его работницей. В глубине прочится изба столяра Кудеярова. Мебель он делает знатную которую заказывают из самой Москвы. Днем столяр работает, а по вечерам ходит к попу. Столяр довольно начитан в святом писании, да вот из избы столяра по ночам свет странный идет. Непонятно что они там делают толи молятся толи с работницей своей Матреной балуются, да и гости разные со стороны наведываются по тропам натоптанным.
Не зря по ночам молятся Кудеяр и Матрена, силы небесные благословили их стать во главе веры новой, голубиной, а значить духовной. Оттуда и название веры Голубя. И уже организовалась верная братия с окрестностей, да и в городе Лихове в доме очень богатого мельника Луки Силыча. Мельник лука силыч был тогда в отъезде, когда к нему в дом пришел столяр в поисках таинств новой веры. По приезду Лука не знал, что в его доме голубиная братия обосновалась. Чувствовал, что в доме что-то происходит и шорохи по ночам слышал и чувствовать себя плохо стал, сохнуть начал на глазах и подумать не мог, что это его жена ему зелье в чай добавляет, по наставлению столяра.
В полночь собралась голубиная братия в бане жены Луки, Феклы. Стены украсили березовыми ветками, стол заслали красным атласом, на котором было вышито сердце, и голубь серебряный который во время молитв столяра оживал, вскакивал на стол, ворковал и изюм клюва.
Дарьяльский целый день провел в Целебееве и возвращался к своей Любимой Кате через лес, как на него страх ночной налетел и волчьи глаза, он огненные видел, и метался в ужасе, убегая от ночного кошмара.
Катя уставшая с кругами синими под глазами ждала Дарьяльского. Ее пепельные волосы падали на бледное лицо, баронесса злая сидела в гордом молчании, ее переполняла злость на свою внучку. Лакей пил чай и тоже в полном молчал, несмел, нарушить тишину. Дарьяльский вошел легкой и спокойной ходой, вроде и не было вчерашнего кошмара и все эму привиделось. Но обманчива эта легкость взгляд ведьмы утянет в бездну, и разыграются страсти.
Тройка коней с бубенцами поломав куст остановилась возле дома баронессы. Приехал к баронессе генерал чижиков о котором разное рассказывали будто он агент третьего отделения, но он не сам приехал, а вместе с Лукой Силычем. Зачем он приехал к баронессе, было не понятно. Дарьяльский смотрел в окно и не мог понять, что им тут нужно. С гостями была и третья человеческая фигура в шляпе с маленькой приплюснутой головкой. Это был однокашник Дарьяльчского который появлялся в те дни когда с ним что то нехорошее происходило. Еропегин векселя баронессе показывает, требует уплаты и говорит, что ценные бумаги нечего не стоят. Баронесса разорена.
С нечего перед баронессой вырастает существо с совиным носом и - Чухолка. Баронесса в ярости прогоняет гостей и тут к ней уже и Катя с Дарьяловсуким подходят, баронесса дала по морде Петру. Звон был такой, будто земля в бездну провалилась. Дарьяловский прощается с красивым и любимым местом, по которому больше не придется пройтись. Дарьяловский в Целебееве пьет, да про Матрену работницу столяра все выпытывает. И возле старого дуба наконец-то встретился с нею. Она на него посмотрела глазами своими косыми, и зайти пригласила. К дубу другой человек уже подходит. Нищий по имени Обрам с оловянным голубем на посохе. Рассказывает о голубях и вере голубиной Дарьяловскому. Дарьяловский присоединяется к ним.
Лука Силыч Еропегин ввернулся в Лихов, мечтая о прелестях своей экономки Аннушки. Стоял на перроне и искоса пожилого господина рассматривал. С стройной спиной как у юноши. В поезде с ним познакомился Павел Павлович Тодрабе-Граабен, сенатор по делу банкротства баронессы, сестры его. как не юлил Лука Силыч, он понимал, что с сенатором ему не совладать и баронессеных денег ему тоже не видать. К своему дому подходит хмурый, а ворота закрыты. Понял Еропегин, что, что-то неладное дома. Жену, которая к попадье уехать хотела, отпустил сам, сам и комнаты обошел да в сундуке предметы голубиные обнаружил. Сосуды, одежды разные и много чего еще как вдруг в комнату Аннушка голубятня в ходит, обняла его нежно и сказала что ночью к нему придет и все расскажет, а сама ночью ему в рюмку зелье подмешала, Еропегина удар хватил да речь потерял он.
Катя вместе с Евсеичем письма в Целебеево шлет - Дарьяловский скрывается. Шмид начитанный мудреный смотрит гороскоп Дарьяловского и говорит о том, что его большая беда ждет. Павлович от всего этого идет на запад в Гуголево, а Дарьяловский отвечает, что идет на Восток. Все свое время проводит с бабой рябой Матреной, все ближе они друг другу. Ведьма рябая окрутила Дпрьяловского, и нету для него краше Матрены. Столяр застал любовников и рассердился на них, злость его берет, что все без него проходит, а еще сильнее злится, что Матрена влюблена в Дарьяловского. Положит на грудь Матрены руку свою, а из груди Матрены луч золотой выходит из которой столяр плетет золотую кудель. Запутались в золотой паутине любовники и не выбраться им из нее...
Помошником стал Дарьяловский у столяра, в избе у столяра и любится он с Матреною и молятся со столяром по ночам. И вроде как из всего этого песнопения дитя рождается, оборачивается голубем, потом ястребом бросается на Дарьяловского и грудь ему рвет. Тяжело стало на душе Дарьяловскому, задумался он о жизни и слова вспомнил Парацельса, которые говорят о том, что опытный гипнотизер может использовать любовные силы для своих целей. В гости к столяру медник приехал из Лихова. Во время моления Дарьяловскому казалось, что их не трое кто-то еще есть рядом с ними. Увидел Сухорукова и понял, что он четвертый тот самый. В чайной пошел шепот Сухорукова и столяра. Этот медник привез для Еропегина тайное зелье, которым его Аннушка поет.
Столяр жалуется, что Дарьяловский совсем слабый оказался, но отпустить его нельзя. А Дарьяловский косится на медника вместе с Евсеичем, прислушиваются, о чем шепчутся и решают уехать в Москву.
На следующий день Дарьяловский и Сухоруков едут в Лихов. Следить за медником, за Дарьяловским кто-то тоже следит и гонится за ним. На поезд до Москвы Дарьяловский опаздывает, в гостиницу не может устроиться нет мест. Ночью сталкивается с медником и ночует в европейском доме. Еропегин пытается ему, что-то сказать. Анушка запирает Дарьяловского в бане. Возле дверей четверо топчутся и на просьбу Дарьяловского войти, они входят и ослепительный удар сбивает его с ног. Четыре сутулые спины срослись, были слышны их вздохи, они склонились над каким-то предметом. Потом хруст продавленной груди и ребер и все стало тихо...
Одежду сняли с тела, во что-то завернули и понесли, женщина с распушенными волосами шла впереди процессии с изображением голубя в руках.
Краткое содержание повести «Серебряный голубь» пересказала Осипова А. С.
Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Серебряный голубь». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.
В золотое утро жаркого, душного, пыльного Троицына дня идёт по дороге к славному селу Целебееву Дарьяльский, ну тот самый, что уж два года снимал Федорову избу да часто хаживал к товарищу своему, целебеевскому дачнику Шмидту, который дни и ночи проводит за чтением философических книг. Теперь в соседнем Гуголеве живёт Дарьяльский, в поместье баронессы Тодрабе-Граабен - внучка её Катя, невеста его. Три дня, как обручились, хоть и не нравится старой баронессе простак и бобыль Дарьяльский. Идёт Дарьяльский в Целебеевскую церковь мимо пруда - водица в нем ясная, голубая, - мимо старой берёзы на берегу; тонет взором в сияющей - сквозь склонённые ветви, сквозь сверкающую кудель паука - глубокой небесной сини. Хорошо! Но и странный страх закрадывается в сердце, и голова кружится от бездны голубой, и бледный воздух, коли приглядеться, вовсе чёрен.
В храме - запах ладана, перемешанный с запахом молодых берёз, мужицкого пота и смазных сапог. Дарьяльский приготовился слушать службу - и вдруг увидел: пристально смотрит на него баба в красном платке, лицо безбровое, белое, все в рябинах. Рябая баба, ястреб оборотнем проникает в его душу, тихим смехом и сладким покоем входит в сердце... Из церкви все уже вышли. Баба в красном платке выходит, за ней столяр Кудеяров. Странно так взглянул на Дарьяльского, маняще и холодно, и пошёл с бабой рябой, работницей своей. В глубине лога прячется изба Митрия Мироновича Кудеярова, столяра. Мебель он делает, и из Лихова, и из Москвы заказывают у него. Днём работает, по вечерам к попу Вуколу ходит - начитан столяр в писании, - а по ночам странный свет сквозь ставни избы кудеяровской идёт - то ли молится, то ли с работницей своей Матреной милуется столяр, и гости-странники по тропинкам протоптанным в дом столяра приходят...
Не зря, видно, ночами молились Кудеяр и Матрена, благословил их господь стать во главе новой веры, голубиной, тоись, духовной, - почему и называлось согласие ихнее согласием Голубя. И уже объявилась верная братия по окрестным сёлам и в городе Лихове, в доме богатейшего мукомола Луки Силыча Еропегина, но до поры не открывал себя голубям Кудеяр. Вера голубиная должна была явить себя В некоем таинстве, духовное дитя должно было народиться на свет. Но для того надобен был человек, который был в силах принять на себя свершение таинств сих. И выбор Кудеяра пал на Дарьяльского. В Духов день вместе с нищим Абрамом, вестником лиховских голубей, пришёл Кудеяр в Лихов, в дом купца Еропегина, к жене его Фекле Матвеевне. Сам-то Лука Силыч два дня находился в отъезде и не ведал, что дом его превратился в приход голубиный, только чувствовал, неладное что-то в доме, шорохи, шептания поселились в нем, да Пусто ему становилось от вида Феклы Матвеевны, дебелой бабы, «тетёхи-лепёхи». Чах он в доме и слаб становился, и снадобье, которое тайно подсыпала ему в чай жена по научению столяра, видно, не помогало.
К полуночи собралась голубиная братия в бане, Фекла Матвеевна, Аннушка-голубятня, её экономка, старушки лиховские, мещане, медик Сухоруков. Стены берёзовыми ветками украшены, стол покрыт бирюзовым атласом с красным нашитым посредине бархатным сердцем, терзаемым серебряным бисерным голубем, - ястребиный у голубя вышел в рукоделии том клюв; над оловянными светильниками сиял водружённый тяжёлый серебряный голубь. Почитает столяр молитвы, обернётся, прострет руки над прибранным столом, закружится в хороводе братия, оживёт на древке голубь, загулькает, слетит на стол, цапает коготками атлас и клюёт изюминки...
День провёл в Целебееве Дарьяльский. Ночью через лес возвращается он в Гутолево, плутает, блуждает, охваченный страхами ночными, и будто видит перед собой глаза волчьи, зовущие косые глаза Матрены, ведьмы рябой. «Катя, ясная моя Катя», - бормочет он, бежит от наваждения.
Целую ночь ждала Дарьяльского Катя, пепельные локоны спадают на бледное личико, явственно обозначились синие круги под глазами. И старая баронесса замкнулась в гордом молчании, рассержена на внучку. В молчании пьют чай, старый лакей Евсеич прислуживает. А Дарьяльский входит лёгкий и спокойный, будто и не было вчерашнего и пригрезились беды. Но обманчива эта лёгкость, проснётся взрытая взглядом бабы гулящей душевная глубина, утянет в бездну; разыграются страсти...
Тройка, будто чёрный большой, бубенцами расцвеченный куст, бешено выметнулась из лозин и замерла у крыльца баронессиного дома. Генерал Чижиков - тот, что комиссионерствует для купцов и о ком поговаривают, будто не Чижиков он, а агент третьего отделения Матвей Чижов, - и Лука Силыч Еропегин пожаловали к баронессе. «Зачем это гости приехали», - думает Дарьяльский, глядит в окно, - ещё одна фигурка приближается, нелепое существо в серой фетровой шляпе на маленькой, словно приплюснутой головке. Однокашник его Семен Чухолка, всегда появлялся он в дурные для Дарьяльского дни. Еропегин баронессе векселя предъявляет, говорит, что не стоят больше ничего ценные её бумаги, уплаты требует. Разорена баронесса. Вдруг странное существо с совиным носиком вырастает перед ней - Чухолка. «Вон!» - кричит баронесса, но в дверях уже Катя, и Дарьяльский в гневе подступает... Пощёчина звонко щёлкнула в воздухе, разжалась баронессина рука у Петра на щеке... Казалось, провалилась земля между этими людьми и все бросились в зияющую бездну. Прощается Дарьяльский с местом любимым, уже никогда здесь не ступит его нога. В Целебееве Дарьяльский, шатается, пьёт, про Матрену, работницу столяра, выспрашивает. Наконец, у старого дуба дуплистого повстречался с ней. Взглянула глазами косыми, заходить пригласила. А к дубу уже другой человек идёт. Нищий Абрам с оловянным голубем на посохе. Рассказывает о голубях и вере голубиной Дарьяльскому. «Ваш я», - отвечает Дарьяльский.
Лука Силыч Еропегин возвращался в Лихов, домой, о прелестях Аннушки, экономки своей, мечтал. Стоял на перроне, посматривал все он искоса на пожилого господина, сухого, поджарого, - спина стройная, прямая, как у юноши. В поезде представился ему господин, Павел Павлович Тодрабе-Граабен, сенатор, по делу сестры своей, баронессы Граабен, приехал. Как ни юлит Лука Силыч, понимает, с сенатором ему не сладить и баронессиных денег не видать. К дому подходит хмурый, а ворота заперты. Видит Еропегин: неладно в доме. Жену, которая к целебеевской попадье хотела поехать, отпустил, сам комнаты обошёл да в женином сундуке предметы голубиных радений обнаружил: сосуды, длинные, до полу, рубахи, кусок атласу с терзающим сердце серебряным голубем. Аннушка-голубятня входит, обнимает нежно, ночью обещает все рассказать. А ночью зелье подмешала ему в рюмку, хватил удар Еропегина, речи лишился он.
Катя с Евсеичем письма шлёт в Целебеево, - скрывается Дарьяльский; Шмидт, в своей даче живущий среди книг философических, по астрологии и каббале, по тайной премудрости, смотрит гороскоп Дарьяльского, говорит, что ему грозит беда; Павел Павлович от бездны азиатской зовёт назад, на запад, в Гуголево, - Дарьяльский отвечает, что идёт на Восток. Все время проводит с бабой рябой Матреной, все ближе становятся они. Как взглянет на Матрену Дарьяльский - ведьма она, но глаза ясные, глубокие, синие. Уезжавший из дома столяр вернулся, застал любовников. Раздосадован он, что сошлись они без него, а пуще злится, что крепко влюбилась Матрена в Дарьяльского. Положит руку на грудь Матрены, и луч золотой входит в её сердце, и плетёт столяр золотую кудель. Запутались в золотой паутине Матрена и Дарьяльский, не вырваться из неё...
Помощником работает Дарьяльский у Кудеяра, в избе кудеяровской любятся они с Матреной и молятся со столяром ночами. И будто из тех духовных песнопений дитя рождается, оборачивается голубем, ястребом бросается на Дарьяльского и грудь рвёт ему... Тяжело становится у Дарьяльского на душе, задумывается он, вспоминает слова Парацельса, что опытный магнетизёр может использовать людские любовные силы для своих целей. А к столяру гость приехал, медник Сухоруков из Лихова. Во время молений все казалось Дарьяльскому, что трое их, но кто-то четвёртый вместе с ними. Увидел Сухорукова, понял: он четвёртый и есть.
В чайной шушукаются Сухоруков со столяром. Это медник зелье Аннушке для Еропегина принёс. Столяр жалуется, что слаб оказался Дарьяльский, а отпускать его нельзя. А Дарьяльский с Евсеичем разговаривает, косится на медника и столяра, прислушивается к шёпоту их, решает ехать в Москву.
На другой день едет Дарьяльский с Сухоруковым в Лихов. Следит за медником, сжимает Дарьяльский в руке трость и ощупывает бульдог в кармане. Сзади на дрожках кто-то скачет за ними, и Дарьяльский гонит телегу. На поезд московский он опаздывает, в гостинице мест нет. В кромешной тьме ночной сталкивается с медником и идёт ночевать в еропегинский дом. Немощный старик Еропегин, силящийся все что-то сказать, кажется ему самой смертью, Аннушка-голубятня говорит, что будет спать он во флигеле, проводит его в баню и закрывает дверь на ключ. Спохватывается Дарьяльский, а пальто с бульдогом в доме оставил. И вот топчутся у дверей четверо мужиков и ждут чего-то, поскольку были они людьми. «Входите же!» - кричит Дарьяльский, и они вошли, ослепительный удар сбил Дарьяльского. Слышались вздохи четырёх сутулых сросшихся спин над каким-то предметом; потом явственный такой будто хруст продавленной груди, и стало тихо...
Одежду сняли, тело во что-то завернули и понесли. «Женщина с распущенными волосами шла впереди с изображением голубя в руках».
