Ионыч краткое подробное. Предложение руки и сердца Старцева и отказ Кати
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Вальтер Скотт
Айвенго
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2010
* * *
Истории «шотландского чародея»
Вальтер Скотт (1771–1832) по праву считается основоположником жанра исторического романа. Его творчеством восхищались Александр Пушкин, который называл писателя «шотландским чародеем», а также Николай Гоголь, Лев Толстой и Леся Украинка. Секрет популярности его книг – не в экзотических средневековых нравах и обычаях и не в сложной интриге, а в том, что сближает людей всех эпох и национальностей: в живых человеческих чувствах, которые, по словам самого Вальтера Скотта, «одинаково волнуют человеческое сердце, бьется ли оно под стальными латами пятнадцатого века, под парчовым кафтаном восемнадцатого или под голубым фраком и жилетом наших дней». Писатель открыл неведомую эпоху, целый мир европейского Средневековья. Его книги нередко становились отправной точкой для исследований и научных открытий, а такие романы, как «Айвенго» (1819), принесли ему всеевропейскую славу.
Вальтер Скотт был шотландцем по происхождению, и Шотландия занимала в его сердце совершенно особое место. Будущий писатель родился в Эдинбурге в семье юриста, а все его раннее детство прошло в местечке Сандиноу на ферме деда, куда мальчика отправили восстанавливать силы после перенесенной «лихорадки», на самом деле оказавшейся одной из опаснейших детских болезней – полиомиелитом. Несмотря на все усилия близких, у Вальтера на всю жизнь осталась хромота и ему приходилось при ходьбе опираться на палку. Уже в эту пору проявились удивительные способности мальчика – прежде всего живой ум и феноменальная память. С годами Вальтер Скотт овладел колоссальным объемом знаний, и поэтому при написании обширных исторических романов ему не приходилось рыться в архивах и месяцами просиживать в библиотеках – материал всегда был у него, что называется, «под рукой».
Жизнь на Шотландском пограничье – историческом рубеже между Англией и Шотландией – позволила мальчику познакомиться с шотландским фольклором, старинными балладами о рыцарских временах. Здесь он впервые услышал о разбойниках, хозяйничавших в этих краях. В колледже, куда он поступил, немного окрепнув, за Вальтером Скоттом закрепилась слава отличного рассказчика. Он увлекся поэзией, организовал в колледже «Поэтическое общество», изучал немецкий язык и знакомился с творчеством немецких поэтов-романтиков. Однако Скотт-старший видел его будущее иным – в 1786 году Вальтеру пришлось поступить учеником в юридическую контору отца, а затем в Эдинбургский университет.
Но даже став профессиональным адвокатом, Вальтер Скотт не утратил интереса к литературе и истории. Во время многочисленных поездок по стране он собирал и записывал народные легенды и баллады о героях шотландского прошлого. А в 1791 году Вальтер познакомился со своей первой любовью – Вильяминой Белшес, дочерью эдинбургского юриста. Она предпочла ему сына состоятельного банкира, за которого и вышла замуж. Это стало для молодого человека страшным ударом, а Вильямина впоследствии не раз становилась прообразом героинь в романах писателя, в частности леди Ровены из романа «Айвенго».
Вальтер Скотт женился на француженке Маргарите Шарлотте Шарпантье и занял должность шерифа в Селкиркшире, а еще через несколько лет стал одним из секретарей Верховного суда Шотландии. Эти обязанности Вальтер Скотт исполнял до конца своих дней, несмотря на то что главным источником его доходов стал со временем литературный труд.
В 1802 году начинающий автор опубликовал сборник народных баллад под названием «Песни шотландской границы», а затем поэму «Песнь последнего менестреля», которая привлекла читателей к его творчеству. Роман «Уэверли» (1814) поразил читающую публику новизной стиля и живостью описаний старинных шотландских обычаев. В первых своих книгах писатель обращался к недавнему прошлому, события которого были еще свежи в людской памяти, но в 1819 году в романе «Айвенго» обратился к средневековой Англии. Эта книга принесла писателю признание в самых высоких сферах общества, ему был пожалован титул баронета.
За «Айвенго» последовал цикл книг о Шотландии 15–16 столетий, одной из главных героинь которых стала королева Мария Стюарт, а местом действия – замок, в котором ее держали в заточении. Роман «Приключения Найджела» (1822) встретил восторженный прием в Лондоне, а «Квентин Дорвард» (1823) – во Франции. Интересно, что до 1827 года все книги Вальтера Скотта выходили без указания имени автора, хотя читатели еще со времен появления «Айвенго» отлично его знали.
В 1825 году на лондонской бирже разразилась финансовая паника, и ее жертвами, наряду со многими другими дельцами, стали издатель Скотта и владелец типографии, в которой печатались его книги. Оба готовы были заявить о банкротстве, однако Вальтер Скотт совершил рыцарский поступок, достойный самых благородных из его героев, – взял на себя ответственность за все счета, которые составили громадную по тем временам сумму в 120 000 фунтов стерлингов, и обрек себя на изнурительный многолетний литературный труд, чтобы выплатить долг.
Девятитомный труд «Жизнь Наполеона» и двухтомная «История Шотландии» позволили писателю расплатиться с долгами, но стоили ему невероятного напряжения сил. И без того хрупкое здоровье Вальтера Скотта пошатнулось. Врачи уговорили его отправиться на лечение в Италию, а британское правительство предоставило для этого корабль. В пути писатель внезапно почувствовал себя хуже и распорядился взять обратный курс.
Память о «шотландском чародее» увековечена в величественном памятнике, сооруженном в центре Эдинбурга на средства поклонников его творчества. Это грандиозная готическая стела высотой более шестидесяти метров, у подножия которой восседает изваянный из белого мрамора автор «Айвенго», «Роб Роя», «Квентина Дорварда» и других великолепных книг, которые стали «вечными спутниками» многих поколений читателей.
Глава 1
В старину в том живописном уголке Англии, что зовется графством Йоркшир, где на холмах и в долинах шумят леса и быстрые реки несут свои воды к холодному морю, происходило немало удивительных и героических событий. По преданию, тут некогда обитал сказочный уонтлейский дракон; здесь во времена междоусобных войн Белой и Алой розы гремели отчаянные битвы, и в этих же краях бродили удалые разбойники, подвиги которых на протяжении веков прославляются в народных песнях и балладах.
Таково место действия нашей повести.
Описываемые в ней события произошли в двенадцатом столетии и относятся к концу царствования Ричарда I, прозванного Ричардом Львиное Сердце. То была эпоха великих перемен, полная жестоких и кровавых событий. Завоеватели-норманны, столетием раньше вторгшиеся в страну, пытались окончательно подчинить себе англосаксов, которые владели этой землей на протяжении нескольких веков. Фактически в Англии жили – и далеко не мирно – два народа, говоривших на разных языках, и ни один из них не желал признавать главенства другого. Но особенно острой была вражда между знатными феодалами и верховной властью. На протяжении всего XII века короли Англии упорно боролись со своими вассалами – герцогами, графами и баронами, отстаивавшими право безраздельно господствовать на принадлежащих им землях. По законам того времени они подчинялись только главе государства – королю, но на деле были почти независимы от него. Их союз скрепляла только клятва верности, которую своенравные и корыстные феодалы то и дело нарушали, а случалось, даже развязывали войны против своего законного владыки. Масла в огонь нескончаемых раздоров подливали беспрестанные ссоры между норманнскими баронами и старой знатью – саксонскими землевладельцами-танами.
В этой жестокой борьбе, охватившей всю страну, короли находили поддержку у простого люда – ведь для вольного земледельца-йомена и ремесленника главным врагом был норманнский феодал, стремившийся превратить свободных граждан в крепостных. И немало простолюдинов действительно превращались в рабов, чаще всего из-за долгов, которыми опутывали их землевладельцы. Уделом таких рабов и их потомства становился самый тяжкий труд в каменоломнях, на раскорчевке лесов, на скотных дворах и в поле.
Ричард Львиное Сердце, король, которого называли «странствующим рыцарем на престоле», надолго покинул свое беспокойное отечество, исполняя клятву, данную Святому Престолу, – отправиться в Палестину и нанести сокрушительное поражение султану Саладину, окончательно отвоевав у мусульман право владеть великой святыней – Гробом Господним. Для этого необходимо было укрепить рубежи Иерусалимского королевства – государства, созданного на Святой земле рыцарями-крестоносцами еще во времена первых крестовых походов.
В то время образ рыцаря-крестоносца стал одним из самых почитаемых в христианском мире. Эти закаленные воины, носившие на плащах знак креста, на протяжении многих лет противостояли натиску «неверных», совершая порой невероятные подвиги. Многие из них становились членами духовно-рыцарских орденов, принося обеты бедности, послушания и безбрачия. Одним из первых возник орден Храма, иначе называемый орденом тамплиеров. Он ставил своей задачей защиту христианских завоеваний в Палестине, но уже в XII веке приобрел такие богатства и могущество, что начал диктовать свою волю европейским монархам и вмешиваться в отношения между государствами.
Бесстрашному и великодушному Ричарду сопутствовала воинская удача, а его полководческий дар и отчаянная храбрость были известны всей Европе. Немало было у короля-рыцаря и друзей, и врагов, но ни один из его противников не посмел бы отрицать, что успех Третьего крестового похода, когда султан Саладин, осажденный в укрепленной твердыне Аккон, был вынужден сдаться, принадлежит Ричарду.
Тем временем, воспользовавшись отсутствием законного короля, власть в Англии коварно захватил его брат, принц Джон, которого поддерживала норманнская знать. Прослышав об этом, Ричард Львиное Сердце немедленно покинул Святую землю и поспешил на родину. Однако на полпути, неподалеку от Вены, его обманом захватил в плен злейший враг – германский император Генрих VI, враждовавший с Англией.
К отчаянию своих подданных, измученных тиранией норманнской знати, Ричард оказался в темнице. А между тем в его владениях осталось совсем немного саксов, сумевших сохранить земли своих отцов. Злодеяния баронов множились изо дня в день, принц Джон разорял страну, а знать требовала для себя все новых вольностей и привилегий. Вражда и ненависть между норманнами-победителями и побежденными саксами росли не по дням, а по часам.
* * *
Багровое солнце садилось за густым дубовым лесом. Местами к дубам примешивались бук, остролист и другие кустарники, росшие так тесно, что, казалось, совершенно не пропускали его косых лучей. Но иногда деревья расступались, образуя просеки, тропинки, поляны и лабиринты, и можно было даже услышать тихое журчание ручья, бегущего по невысокому холму.
По склонам холма лениво бродило стадо свиней, а на вершине его расположились, мирно беседуя, – судя по наружности и одежде, – два йоркширца. Старший из них был плечистым бородатым человеком, угрюмым с виду и диковатым. Он был одет в потертую куртку мехом наружу, перетянутую широким кожаным поясом с медной пряжкой. За пояс был заткнут длинный, остро отточенный нож с роговой рукояткой. Непокрытая голова свинопаса с густыми, всклоченными, цвета ржавчины волосами была устало опущена к земле, а крепкую шею охватывало наглухо запаянное медное кольцо вроде собачьего ошейника с надписью саксонскими буквами: «Гурт, сын Беовульфа, раб Седрика Ротервудского».
Рядом с Гуртом сидел человек лет на десять моложе. Подвижное и худощавое лицо его выражало любопытство и хлопотливое нетерпение; разговор между приятелями шел на англо-саксонском наречии, на котором говорило все простонародье, кроме норманнских солдат и людей, непосредственно приближенных к вельможам. Наряд, по виду похожий на одежду свинопаса, был из лучшей материи и необычного покроя. Малинового цвета куртка, местами покрытая яркими узорами, а поверх нее – короткий и широкий суконный замызганный плащ, подбитый ярко-желтой тканью. Плащ этот можно было перекидывать с одного плеча на другое и по желанию обертывать вокруг тела. На руках позвякивали серебряные браслеты, а на шее виднелся такой же ошейник, но серебряный и с надписью: «Вамба, сын Безмозглого, раб Седрика Ротервудского». Худые ноги Вамбы были обуты в длинноносые башмаки, один из которых был красным, а другой – желтым, голову покрывал колпак с бубенчиками, звеневшими при каждом движении, а за поясом торчал деревянный бутафорский меч.
В отличие от своего мрачноватого приятеля Вамба ни минуты не мог усидеть на месте; его физиономия домашнего шута, то глуповатая, то лукавая, даже здесь, вдали от поместья, словно продолжала забавлять скучающих господ и уже начала раздражать свинопаса.
– Чертово отродье! – воскликнул Гурт, поднимаясь и трубя в рог, чтобы собрать свиней, которые разбрелись по пастбищу в поисках желудей. Стадо отозвалось разноголосым хрюканьем, но и не подумало покинуть тенистые и заболоченные берега ручья. – Будьте прокляты, негодные твари, и я вместе с вами! Фангс! Бездельник! – прикрикнул он на косматую овчарку. – Пусть сам дьявол вышибет тебе все зубы! Ты что тут развалился, старый дурень, гони их ко мне!
Шут повалился на землю и захохотал.
– Вамба, – с досадой обернулся к нему свинопас, – вставай-ка, брат, помоги мне. Выведи этих паршивых свиней из болота. Они как заслышат твои бубенчики, мигом побегут за тобой, словно ягнята.
– Ты так думаешь, приятель? – Шут даже не пошевелился. – Мои ножки советуют мне не соваться в грязь. Такой важной персоне, как Вамба, негоже пачкать свой царственный наряд. Пусть этим занимается твой пес. А еще лучше, Гурт, если эти свиньи, затерявшись, к утру превратятся в норманнов, к нашему обоюдному удовольствию…
– Сущая правда, дружище, хоть и вышла из глупой башки.
– Послушай-ка, что я еще скажу, – продолжал Вамба, посмеиваясь, – стоит мне кой-кому намекнуть, что ты зовешь норманнов свиньями, тебя тут же вздернут для острастки других болтунов. Не те нынче времена – твоему хозяину Седрику трудно будет вступиться за тебя, как раньше.
– Ты хочешь выдать меня? Да ведь ты сам первый начал величать моих свиней… Эй, Фангс, гони их сюда! – закричал свинопас, тут же забыв о шутках приятеля. – Ого-го-го! Вот уж почти и все стадо собрано… Скорей поднимайся, Вамба, ты что, не видишь – гроза идет, нужно поторопиться.
– Может, я и дурак, но не глухой. – Шут легко вскочил на ноги. – Да только это не раскаты грома, я слышу топот подкованных копыт…
– Хватит тебе веселиться, пошли, не то нас накроет ливень. – Гурт со свистом и окриками погнал свиней по одной из лесных троп. – Не все ли тебе равно, кто там скачет? Слышишь, небо прямо раскололось, потемнело-то как! Послушайся меня хоть раз: нужно убраться домой до бури! Ночь будет жуткая!
– Любопытно, что это там за всадники, – пробормотал Вамба, однако подхватил валявшуюся на мокрой траве дубинку и припустил следом за озабоченным свинопасом.
Глава 2
Топот лошадиных копыт приближался, но Вамба, в отличие от промокшего приятеля, не слишком торопился, – несмотря на сердитые окрики и брань Гурта, он то рвал недозрелые орехи, то глазел по сторонам. Вскоре кавалькада из десяти всадников поравнялась с ними.
В одном из них шут тут же признал преподобного Эймера, настоятеля соседнего аббатства, известного в округе любителя охоты и пиров. Несколько тучный монах крепко держался в седле, покрытом длинной попоной с вышитыми митрами, крестами и прочими знаками его духовного сана. Послушник вел вьючного мула, нагруженного, по-видимому, багажом его хозяина, а два монаха того же ордена ехали рысью в арьергарде и беседовали. Расшитая золотом одежда настоятеля от быстрой скачки была почти сухой; выражение его круглого лица, которым он мастерски владел, могло бы показаться смиренным и простодушным, если бы не пренебрежительный и властный взгляд из-под нависших бровей, которым он окинул Вамбу. Взгляд этот тут же погас, и веки священнослужителя опустились.
Спутником настоятеля был человек лет сорока, сухощавый, рослый и мускулистый. В каждом его движении чувствовалась скрытая сила, и даже монашеская мантия с суконным крестом не могла скрыть, что под ней находится тело закаленного воина, привыкшего к длительным походам. Капюшон был отброшен, и лицо мужчины казалось почти черным от южного солнца. Высокий лоб пересекал тонкий шрам, а выражение надменного лица внушало опасливое почтение. Резкие сухие черты и подрагивающие губы под черными усами говорили о буре затаенных страстей, а поврежденный глаз придавал всаднику выражение зловещей суровости. Под скромным плащом незнакомца на мгновение мелькнули плотно прилегающая рыцарская кольчуга и острый кинжал, заткнутый за пояс.
За всадником следовали верхом двое оруженосцев; один держал повод боевого коня в полном вооружении, другой вез длинное копье своего хозяина с развевающимся на острие стягом крестоносца и треугольный щит, обшитый красным сукном, под которым скрывался девиз рыцарского ордена. Оруженосцев нагоняла пара темнокожих слуг в белых тюрбанах, которые восседали на арабских скакунах, навьюченных доспехами, оружием и всяческими припасами; легкая шелковая одежда уроженцев Востока, украшенная пестрым шитьем, свидетельствовала о богатстве и знатности их господина, тогда как сам он был одет крайне просто и строго.
Необычная кавалькада привлекла внимание не только Вамбы, но и менее любопытного Гурта, который, впрочем, тоже узнал в монахе настоятеля богатейшего в округе аббатства Жерво; суровый свинопас относился к нему с осторожным почтением, как и весь простой люд, и закрывал глаза на греховные слабости священнослужителя.
Диковинный облик рыцаря и его пестрой свиты так поразил приятелей, что они никак не могли понять вопроса, с которым к ним обратился почтенный аббат.
– Каковы же все остальные, если эти смиренные из смиренных? – пробормотал себе под нос Вамба и, вскинув глаза на аббата, ответил:
– В нескольких милях отсюда находится Бринксвортское аббатство, где святым отцам окажут радушный прием. Если же они предпочитают провести вечер в молитвах, то эта лесная тропа приведет их к заброшенной хижине – там старый отшельник разделит с ними кров, скудную пищу и благодать Господню.
– Дружище, – покачал головой настоятель, – похоже, звон колокольчиков затмил твой рассудок. Мы всегда предпочитаем дать мирянам лишнюю возможность оказать помощь слугам Господа.
– Хоть я и осел, – живо отозвался шут, – и удостоен чести носить колокольчики, как и мул вашей милости, мне думается, что милосердие матери Церкви и ее служителей должно бы начинаться в ней самой…
– Прекрати болтовню! – сурово прервал Вамбу крестоносец. – Укажи, если знаешь, дорогу к замку… Как вы назвали этого дворянина, аббат?
– Седрик Ротервудский. Он же Седрик Сакс…
– Найти дорогу туда будет трудновато, – вмешался угрюмо молчавший до этого Гурт, – к тому же в доме Седрика рано ложатся спать.
– Могут и подняться ради таких путников, как мы, – усмехнувшись, заявил рыцарь. – Я не стану унижаться там, где имею право потребовать ночлега!
– Не знаю, – пробурчал свинопас, – должен ли я указывать дорогу к жилищу моего господина людям, считающим себя вправе требовать то, что обыкновенно предоставляют из милости.
– Уж не вздумал ли ты перечить мне, грязный раб! – Всадник занес хлыст, и Гурт, метнув на крестоносца дикий мстительный взгляд, тут же схватился за рукоять своего длинного ножа.
Вмешательство настоятеля Эймера положило конец спору, грозившему иметь неприятные последствия:
– Заклинаю вас, брат Бриан! Не забывайте, что вы уже в Англии, а не в Палестине… Тут громить никого не следует… Скажи, любезный, – обратился он к шуту, бросая к его ногам серебряную монетку, – где дорога к замку уважаемого Седрика Сакса?
– Преподобный отче, – ответил шут, – сарацинский облик вашего достопочтенного спутника напугал меня и совсем отшиб память. Вряд ли я и сам найду дорогу домой до ночи.
– Полно врать! – хмыкнул аббат, бросая еще одну монету. – Ты, плут, сможешь все, если захочешь! Мой преподобный брат, – уже сурово продолжил он, – всю жизнь провел в седле ради освобождения Гроба Господня. Он принадлежит к ордену рыцарей Храма, о котором ты, быть может, слышал; все храмовники наполовину монахи и наполовину воины.
– Если даже твой спутник наполовину монах, – заметил шут, – ему не следует так грубо обращаться с теми, кого он встречает в пути… Поезжайте по этой дороге до развилки, где стоит вросший в землю крест, потом сверните налево, и вскоре вы обретете убежище и ночлег.
Кавалькада, пришпорив коней, умчалась прочь. Когда стук множества копыт затих в отдалении, Гурт заметил:
– Если эти надутые слуги Божьи, приятель, последуют твоему совету, то вряд ли они до ночи доберутся до Ротервуда.
– Я был бы плохим охотником, когда бы, желая, чтоб собака не спугнула оленя, показал ей, где его логово, – усмехнулся Вамба.
Тем временем всадники, оставив далеко позади обоих рабов, продолжали прерванную беседу.
– Почему вы остановили меня и не дали проучить как следует этих грубиянов? – спросил у аббата храмовник. – Я живо преподал бы им урок вежливости. Мне не впервой иметь дело с подобными людьми…
– Бросьте, брат Бриан! – поморщился настоятель. – Какой спрос с шута? А другой принадлежит к тому свирепому и неукротимому роду людей, которые еще встречаются между саксами. В каждой стране свои нравы и обычаи, так что плетью мы не добились бы от них ни слова. Седрик Ротервудский, к которому мы сейчас направляемся, из того же теста: враг баронов, он горд, обидчив, честолюбив, вспыльчив и в ссоре со всеми соседями. Сакс до последней капли крови защищает честь своего рода, несмотря на то что победа принадлежит норманнам.
– В таком случае, – произнес рыцарь, – эта пресловутая леди Ровена должна быть настоящим чудом, чтобы терпеть такое сокровище, как ее батюшка Седрик.
– Седрик ей не отец, – отозвался Эймер, – а всего лишь дальний родственник, но и собственная дочь не была бы ему дороже. Леди Ровена много знатнее его происхождением, но саксонец не за это ее любит и всячески покровительствует. Она послушна, умна и прелестна.
– Ну а если ваша красавица, – язвительно сказал храмовник, – окажется далеко не так хороша, как вы утверждаете?
– Готов биться об заклад. Ставлю мою золотую цепь против десяти бочонков хиосского вина, – сказал аббат. – Однако остерегайтесь слишком пристально смотреть на девушку и придержите язык. Седрик Сакс невероятно ревнив; ходят слухи, что он выгнал из дому единственного сына лишь за то, что тот посмел бросить на леди Ровену влюбленный взгляд… А вот и крест! Шут, кажется, велел свернуть налево… Темень-то тут какая…
– А может, направо? – возразил рыцарь. – Шут говорил одно, а своим дурацким мечом указывал в совершенно другую сторону… Э, да тут кто-то есть! Либо спит, либо его прикончили! Гуго, пошевели-ка его острием своего меча!
Оруженосец не успел выполнить приказание, как лежащая у подножия креста человеческая фигура, закутанная в плащ, вскочила на ноги, воскликнув:
– Кто бы вы ни были, у вас нет права нарушать мой покой!
– Мы всего лишь хотели спросить, – миролюбиво проговорил настоятель, – как проехать в Ротервуд?
– Я и сам туда направляюсь, – отозвался незнакомец, – и отлично знаю дорогу. Но у меня нет коня.
– Мы отблагодарим тебя, – проговорил Эймер, – если ты благополучно проводишь нас до замка Седрика. Лошадь у нас для тебя найдется.
Проводник избрал совсем не ту дорогу, на которую указывал Вамба. Теперь их путь лежал через темную лесную чащу; несколько раз им пришлось переходить ручьи, широко разлившиеся из-за дождей, однако незнакомец, миновав топкие места, уверенно вывел кавалькаду на широкую просеку, откуда было рукой подать до неуклюжего каменного строения с многочисленными внутренними двориками, обнесенного высоким частоколом.
– Вот он, Ротервуд, дом Седрика Сакса! – воскликнул проводник.
Это известие обрадовало Эймера; увидев замок так близко, аббат наконец-то вздохнул с облегчением и поинтересовался у незнакомца, кто он и откуда.
– Я пилигрим, возвращаюсь из святых мест, – сдержанно ответил тот. – Мне довелось родиться в этих местах…
Жилище Седрика, к которому приближались всадники, занимало немалое пространство. Все здешние постройки, хоть и свидетельствовали о том, что владелец их человек не бедный, разительно отличались от высоких, увенчанных башнями замков норманнского дворянства. Однако Ротервуд был достаточно укреплен и защищен от внезапного нападения: глубокий ров, наполненный водой, и дубовый частокол окружали главное здание. Ворота находились с западной стороны частокола, через ров к ним вел подъемный мост. Узкие бойницы по обе стороны ворот указывали на то, что в случае опасности обитатели поместья готовы встретить неприятеля луками и пращами.
Остановившись перед самыми воротами, крестоносец звучно протрубил в рог. Дождь к этому времени уже лил как из ведра.
ПОСВЯЩЕНИЕ ДОСТОПОЧТЕННОМУ Д-РУ ДРАЙЕЗДАСТУ Ф. А. С. В КАСЛ-ГЕЙТ, ЙОРК
Многоуважаемый и дорогой сэр,
Едва ли необходимо перечислять здесь разнообразные, но чрезвычайно веские соображения, побуждающие меня поместить ваше имя перед нижеследующим произведением. Однако, если мой замысел не увенчается успехом, основная из этих причин может отпасть. Если бы я мог надеяться, что эта книга достойна Вашего покровительства, читатели сразу поняли бы полную уместность посвящения труда, в котором я пытаюсь изобразить быт старой Англии и в особенности быт наших саксонских предков, ученому автору очерков о Роге короля Ульфуса и о землях, пожертвованных им престолу св. Петра.
Однако я сознаю, что поверхностное, далеко не удовлетворительное и упрощенное изложение результатов моих исторических разысканий на страницах этого романа ставит мое сочинение гораздо ниже тех, которые носят гордый девиз: Detur digniori . Напротив, я боюсь подвергнуться осуждению за самонадеянность, помещая достойное, уважаемое всеми имя д-ра Джонаса Драйездаста на первых страницах книги, которую более серьезные знатоки старины поставят на одну доску с современными пустыми романами и повестями. Мне было бы очень желательно снять с себя это обвинение, потому что, хотя я и надеюсь заслужить снисхождение в Ваших глазах, рассчитывая на Вашу дружбу, мне бы отнюдь не хотелось быть обвиненным читателями в столь серьезном проступке, который предвидит мое боязливое воображение.
Поэтому я хочу напомнить Вам, что, когда мы впервые совместно обсуждали этого рода произведения, в одном из которых так неделикатно затронуты частные и семейные дела Вашего ученого северного друга мистера Олдбока из Монкбарнса, у нас возникли разногласия относительно причин популярности этих произведений в наш пустой век. Каковы бы ни были их многочисленные достоинства, нужно согласиться, что все они написаны чрезвычайно небрежно и нарушают все законы эпических произведений.
Тогда Вы, казалось, придерживались мнения, что весь секрет очарования заключается в искусстве, с которым автор, подобно второму Макферсону, использует сокровища старины, разбросанные повсюду, обогащая свое вялое и скудное воображение готовыми мотивами из недавнего прошлого родной страны и вводя в рассказ действительно существующих людей, порою даже не изменяя имен.
Вы отмечали, что не прошло еще шестидесяти — семидесяти лет с тех пор, как весь север Шотландии находился под управлением, почти таким же простым и патриархальным, как управление наших добрых союзников мохоков и ирокезов. Признавая, что сам автор мог и не быть уже свидетелем событий того времени, Вы указывали, что он все же должен был общаться с людьми, которые жили и страдали в ту эпоху. Но уже за последние тридцать лет нравы Шотландии претерпели такие глубокие изменения, что сами шотландцы смотрят на нравы и обычаи своих прямых предков как мы на нравы времен царствования королевы Анны или даже времен Революции. При таких условиях единственное, что могло бы, по Вашему мнению, смутить автора, при наличии огромного количества отдельных фактов и материалов, — это трудность выбора. Поэтому не было ничего удивительного, что, начав разрабатывать столь богатую жилу, он получил от своих работ выгоду и славу, не оправдываемые сравнительной легкостью его труда.
Соглашаясь в общем с правильностью Вашей точки зрения, я не могу не удивляться тому, что до сих пор никто не попытался возбудить интерес к преданиям и нравам старой Англии, тогда как по отношению к нашим бедным и менее знаменитым соседям мы имеем целый ряд таких попыток.
Зеленое сукно, несмотря на то, что оно древнее, должно, конечно, быть не менее дорого нашему сердцу, чем пестрый тартан северянину. Имя Робина Гуда, если с умом им воспользоваться, может так же воодушевлять, как и имя Роб Роя, а английские патриоты заслуживают не меньших похвал в нашей среде, чем Брюс и Уоллес в Каледонии.
ПРЕДИСЛОВИЕ
До сих пор автор «Уэверли» неизменно пользовался успехом у читателей и в избранной им области литературы мог по праву считаться баловнем судьбы. Однако было ясно, что, слишком часто появляясь в печати, он в конце концов должен был исчерпать благосклонность публики, если бы не изобрёл способа придать видимость новизны своим последующим произведениям. Прежде для оживления повествования автор обращался к шотландским нравам, шотландскому говору и шотландским характерам, которые были ему ближе всего знакомы. Но такая односторонность, несомненно, должна была привести его к некоторому однообразию и повторениям и заставила бы наконец читателя заговорить языком Эдвина из «Повести» Парнелла:
Кричит он: «Прекрати рассказ!
Уже довольно! Хватит с нас!
Брось фокусы свои!»
Нет ничего опаснее для репутации профессора изящных искусств (если только в его возможностях избежать этого), чем приклеенный к нему ярлык художникаманьериста или предположение, что он способен успешно творить лишь в одном и весьма узком плане. Публика вообще склонна считать, что художник, заслуживший её симпатии за какую-нибудь одну своеобразную композицию, именно благодаря своему дарованию не способен взяться за другие темы. Публика недоброжелательно относится к тем, кто её развлекает, когда они пробуют разнообразить используемые ими средства; это проявляется в отрицательных суждениях, высказываемых обычно по поводу актёров или художников, которые осмелились испробовать свои силы в новой области, для того чтобы расширить возможности своего искусства.
В этом мнении есть доля правды, как и во всех общепринятых суждениях. В театре часто бывает, что актёр, обладающий всеми внешними данными, необходимыми для совершённого исполнения комедийных ролей, лишён из-за этого возможности надеяться на успех в трагедии. Равным образом и в живописи и в литературе художник или поэт часто владеет лишь определёнными изобразительными средствами и способами передачи некоторых настроений, что ограничивает их в выборе предметов для изображения. Но гораздо чаще способности, доставившие человеку популярность в одной области, обеспечивают ему успех и в других. Это в значительно большей степени относится к литературе, чем к театру или живописи, потому что здесь автор в своих исканиях не ограничен ни особенностями своих черт лица, ни телосложением, ни навыками в использовании кисти, соответствующими лишь известному роду сюжетов.
Быть может, эти рассуждения и неправильны, но, во всяком случае, автор чувствовал, что если бы он ограничился исключительно шотландскими темами, он не только должен был бы надоесть читателям, но и чрезвычайно сузил бы возможности, которыми располагал для доставления им удовольствия. В высокопросвещенной стране, где столько талантов ежемесячно занято развлечением публики, свежая тема, на которую автору посчастливилось натолкнуться, подобна источнику в пустыне:
Хваля судьбу, в нём люди видят счастье.
Но когда люди, лошади, верблюды и рогатый скот замутят этот источник, его вода становится противной тем, кто только что пил её с наслаждением, а тот, кому принадлежит заслуга открытия этого источника, должен найти новые родники и тем самым обнаружить свой талант, если он хочет сохранить уважение своих соотечественников.
Если писатель, творчество которого ограничено кругом определённых тем, пытается поддержать свою репутацию, подновляя сюжеты, которые уже доставили ему успех, его, без сомнения, ожидает неудача. Если руда ещё не вся добыта, то, во всяком случае, силы рудокопа неизбежно истощились. Если он в точности подражает прозаическим произведениям, которые прежде ему удавались, он обречён «удивляться тому, что они больше не имеют успеха».
Если он пробует по-новому подойти к прежним темам, он скоро понимает, что уже не может писать ясно, естественно и изящно, и вынужден прибегнуть к карикатурам, для того чтобы добиться необходимого очарования новизны. Таким образом, желая избежать повторений, он лишается естественности.
Быть может, нет необходимости перечислять все причины, по которым автор шотландских романов, как их тогда называли, попытался написать роман на английскую тему В то же время он намеревался сделать свой опыт возможно более полным, представив публике задуманное им произведение как создание нового претендента на её симпатии, чтобы ни малейшая степень предубеждения, будь то в пользу автора или против него, не воспрепятствовала беспристрастной оценке нового романа автора «Уэверли», но впоследствии он оставил это намерение по причинам, которые изложит позднее.
Автор избрал для описания эпоху царствования Ричарда I: это время богато героями, имена которых способны привлечь общее внимание, и вместе с тем отмечено резкими противоречиями между саксами, возделывавшими землю, и норманнами, которые владели этой землёй в качестве завоеваетелей и не желали ни смешиваться с побеждёнными, ни признавать их людьми своей породы. Мысль об этом противопоставлении была взята из трагедии талантливого и несчастного Логана «Руннемед», посвящённой тому же периоду истории; в этой пьесе автор увидел изображение вражды саксонских и норманских баронов. Однако, сколько помнится, в этой трагедии не было сделано попытки противопоставить чувства и обычаи обоих этих племён; к тому же было очевидно, что изображение саксов как ещё не истреблённой воинственной и высокомерной знати было грубым насилием над исторической правдой.
Ведь саксы уцелели именно как простой народ; правда, некоторые старые саксонские роды обладали богатством и властью, но их положение было исключительным по сравнению с униженным состоянием племени в целом. Автору казалось, что если бы он выполнил свою задачу, читатель мог бы заинтересоваться изображением одновременного существования в одной стране двух племён: побеждённых, отличавшихся простыми, грубыми и прямыми нравами и духом вольности, и победителей, замечательных стремлением к воинской славе, к личным подвигам - ко всему, что могло сделать их цветом рыцарства, и эта картина, дополненная изображением иных характеров, свойственных тому времени и той же стране, могла бы заинтересовать читателя своей пестротой, если бы автор, со своей стороны оказался на высоте положения.
Однако последнее время именно Шотландия служила по преимуществу местом действия так называемого исторического романа, и вступительное послание мистера Лоренса Темплтона тем самым становится здесь уместным.
Что касается этого предисловия, то читатель должен рассматривать его как выражение мнений и намерений автора, предпринявшего этот литературный труд с той оговоркой, что он далёк от мысли, что ему удалось достичь конечной цели. Едва ли необходимо добавить, что здесь не было намерения выдавать предполагаемого мистера Темплтона за действительное лицо. Однако недавно каким-то анонимным автором были сделаны попытки написать продолжение «Рассказов трактирщика». В связи с этим можно предположить, что это посвящение будет принято за такую же мистификацию и поведёт любопытных по ложному следу, заставляя их думать, что перед ними произведение нового претендента на успех.
Антон Павлович Чехов
«Ионыч»
Земский врач Дмитрий Ионович Старцев приезжает работать в губернский город С., где вскоре знакомится с Туркиными. Все члены этой радушной семьи славятся своими талантами: остроумный Иван Петрович Туркин ставит любительские спектакли, его жена Вера Иосифовна пишет повести и романы, а дочь Екатерина Ивановна играет на рояле и собирается ехать учиться в консерваторию. Семья производит на Старцева самое благоприятное впечатление.
Возобновив через год знакомство, он влюбляется в Котика, как зовут Екатерину Ивановну домашние. Вызвав девушку в сад, Старцев пытается объясниться в любви и неожиданно получает от Котика записку, где ему назначается свидание на кладбище. Старцев почти уверен в том, что это шутка, и тем не менее ночью идёт на кладбище и несколько часов безрезультатно ждёт Екатерину Ивановну, предаваясь романтическим грёзам. На следующий день, облачившись в чужой фрак, Старцев едет делать предложение Екатерине Ивановне и получает отказ, поскольку, как объясняет Котик, «сделаться женой — о нет, простите! Человек должен стремиться к высшей, блестящей цели, а семейная жизнь связала бы меня навеки».
Старцев не ожидал отказа, и теперь его самолюбие уязвлено. Доктору не верится, что все его мечты, томления и надежды привели его к такому глупенькому концу. Однако узнав, что Екатерина Ивановна уехала в Москву поступать в консерваторию, Старцев успокаивается, и жизнь его возвращается в привычную колею.
Проходит ещё четыре года. У Старцева большая практика и очень много работы. Он располнел и неохотно ходит пешком, предпочитая ездить на тройке с бубенчиками. За все это время он навестил Туркиных не более двух раз, однако не завёл и новых знакомств, так как обыватели раздражают его своими разговорами, взглядами на жизнь и даже своим видом.
Вскоре Старцев получает от Веры Иосифовны и Котика письмо и, подумав, едет к Туркиным в гости. Очевидно, что на Екатерину Ивановну их встреча произвела гораздо более сильное впечатление, чем на Старцева, который, вспоминая свою былую любовь, испытывает чувство неловкости.
Как и в его первое посещение, Вера Иосифовна читает вслух свой роман, а Екатерина Ивановна шумно и долго играет на рояле, но Старцев чувствует одно лишь раздражение. В саду, куда Котик приглашает Старцева, девушка говорит о том, с каким волнением ожидала этой встречи, и Старцеву становится грустно и жаль прошлого. Он рассказывает о своей серой однообразной жизни, жизни без впечатлений, без мыслей. Но Котик возражает, что у Старцева есть благородная цель в жизни — его работа земского врача. Говоря о себе, она признается, что разуверилась в своём таланте пианистки и что Старцев, служащий народу, помогающий страдальцам, представляется ей идеальным, возвышенным человеком. Однако у Старцева такая оценка его достоинств не вызывает никакого душевного подъёма. Покидая дом Туркиных, он чувствует облегчение от того, что не женился в своё время на Екатерине Ивановне, и думает, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город. Он оставляет без ответа письмо от Котика и больше уже никогда не приезжает к Туркиным.
С течением времени Старцев ещё больше полнеет, становится грубым и раздражительным. Он разбогател, имеет громадную практику, но жадность не позволяет бросить земское место. В городе его зовут уже просто Ионычем. Живётся Старцеву скучно, ничто его не интересует, он одинок. А Котик, любовь к которой была единственной радостью Старцева, постарела, часто болеет и каждый день по четыре часа играет на рояле.
Дмитрий Ионович Старцев, земской врач, приезжает работать в город, где познакомившись с Туркиным получает приглашение и приходит к нему в гости. Знакомится с членами семьи Туркина, в том числе и с его дочерью Екатериной Ивановной, любительницей игры на рояле. Семья Туркиных ему понравилась добродушием и порядочностью.
Проходит год, доктор опять в гостях у Туркиных и влюбляется в Екатерину Ивановну - Котика. При попытке объяснения в любви он получает от неё записку с предложением встречи на кладбище. Хоть ему и понятно, что это всего лишь шутка, но он ночь проводит на кладбище, в ожидании Котика. На следующий день он делает предложение Екатерине, получает отказ с объяснением, что она не желает связывать себя семейными узами, желая посвятить жизнь высшей цели.
Старцев получает удар по самолюбию. Все его мечты, томления так глупо завершены. Он успокаивается лишь с вестью о том, что Екатерина уехала на учебу в консерваторию. Он опять в своей жизненной колее.
Минует четыре года, опыт Старцева растет, у него много работы. Он растолстел и чаще ездит на тройке. А у Туркиных за это время бывал всего пару раз и не заводил ни с кем знакомства, поменяв жизненные взгляды. Получает приглашение от Туркиных и едет в гости. Екатерина под впечатлением от встречи. А вот Старцев, вспоминая прошлую любовь, в неловком положении. Старцев чувствует раздражение от шумной игры Котика на рояле. Она делает ему признание о радости встречи, считает его идеалом человека, помогающего людям, а он, сожалея о прошлом, рассказывает ей о своей монотонной жизни. Он уезжает от Туркиных с радостным ощущением от того, что не женился когда-то на Екатерине. Больше он у них не бывает.
С годами Старцев ещё больше располнел, огрубел и стал раздражительным, даже по мелочам. Он богат, много работы, но жадность не дает ему покинуть работу земского доктора. Его одинокая жизнь однообразна и безынтересна. В городе он просто Ионыч. Екатерина Ивановна постарела, так и не вышла замуж, так же подолгу играет на рояле.
Сочинения
Анализ второй главы рассказа А. П. Чехова «Ионыч» В чем смысл финала рассказа А. П. Чехова «Ионыч»? Деградация Дмитрия Ивановича Старцева в рассказе А. П. Чехова «Ионыч» Деградация Дмитрия Старцева (по рассказу А. Чехова «Ионыч») Деградация души человека в рассказе А. П. Чехова «Ионыч» Идейно-художественное своеобразие рассказа А. П. Чехова «Ионыч» Изображение повседневной жизни в произведениях А.П.Чехова Как доктор Старцев стал Ионычем Как и почему Дмитрий Старцев превращается в Ионыча? (по рассказу А. П. Чехова «Ионыч».) Мастерство А. П. Чехова-рассказчика Нравственные качества человека в рассказе Чехова "Ионыч" Обличение мещанства и пошлости в рассказе А. П. Чехова «Ионыч» Обличение пошлости и мещанства в рассказе А. П. Чехова “Ионыч” Образ доктора Старцева в рассказе Чехова «Ионыч» Образы «футлярных» людей в рассказах А. П. Чехова (по «маленькой трилогии» и рассказу «Ионыч») Падение души человеческой в рассказе А. П. Чехова «Ионыч». Падение Старцева в рассказе А. П. Чехова «Ионыч» ПОЧЕМУ ДОКТОР СТАРЦЕВ СТАЛ ИОНЫЧЕМ? Почему доктор старцев становится обывателем Ионычем? (по рассказу А. П. Чехова «Ионыч») Превращение человека в обывателя (по рассказу А. П. Чехова «Ионыч») Превращение человека в обывателя (по рассказу Чехова «Ионыч») Роль поэтических образов, красок, звуков, запахов в раскрытии образа Старцева Сочинение по рассказу А.П. Чехова "ИОНЫЧ" Сравнительный анализ первой и последней встречи Старцева и Екатерины Ивановны (по рассказу А. П. Чехова «Ионыч») Существует ли настоящая жизнь в рассказе А. П. Чехова «Ионыч»? Тема гибели человеческой души в рассказе А. П. Чехова «Ионыч» Трагедия доктора Старцева Человек и среда в рассказе А. П. Чехова «Ионыч» Почему Старцев стал Ионычем? (По рассказу А. П. Чехова «Ионыч») Деградация Дмитрия Старцева по рассказу Чехова "Ионыч" Почему доктор Старцев стал "Ионычем" Чехов - мастер короткого рассказа Образ доктора Старцева в рассказе «Ионыч» Крушение человека в повести Чехова «Ионыч» Мироощущение «Человека в футляре» (По рассказам Чехова «Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви»).Когда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных, как на самую образованную и талантливую.
Эта семья жила на Главной улице города. Глава семейства Туркйн Иван Петрович был талантливым самодеятельным артистам, знал много анекдотов и шарад, любил шутить и встретить. Жена его Вера Иосифовна, носила пенсне и писала повести и романы. Их дочь, Екатерина Ивановна, играла на рояле.
Туркины принимали гостей радушно и показывали им свои таланты
весело и с сердечной простотой. Доктору Старцеву, Дмитрию Ионычу, когда он был только назначен земским врачом и поселился в Дялиже, в девяти верстах, отсоветовали познакомиться с этим семейством.
Зимой они познакомились, а весной, будучи в городе, Старцев решил сходить к Туркиным в гости.
Туркины приняли Старцева радушно. В этот вечер Вера Иосифовна должна была читать роман, который она только что закончила. Дмитрия Ионыча познакомили с Екатериной Ивановной. Вечером хозяйка читала свой роман, Екатерина Ивановна играла на рояле, а Старцеву представлялось, что с высоты сыплются колени. После однообразной зимы в захолустье, Старцеву все здесь нравилось, казалось новым и занимательным.
После приятно проведенного вечера Старцев вернулся домой довольный и счастливый.
Старцев собирался к Туркиным, но в больнице было много дел, поэтому лишь через год он опять поехал в город, получив приглашение “в голубом конверте”.
Вера Иосифовна всегда страдала мигренью, но последнее время дочь (Котик) все время пугала мать, что поедет учиться в консерваторию, и эти приступы мигрени усилились. У Туркиных перебывали все городские врачи, дошла очередь до Старцева. Он приехал, несколько облегчил страдания матери и стал бывать у Туркиных очень часто. Теперь он ездил уже не из-за мигрени Веры Иосифовны.
Старцев назначил свидание Екатерине Ивановне в их саду. Старцев хочет объясниться с девушкой, но она, не слушая его, сунула ему записку с приглашением в одиннадцать часов вечера быть на кладбище.
Старцев понял, что Котик дурачилась, он вначале не хотел казаться смешным и не собирался никуда ехать, но в половине одиннадцатого собрался и поехал на кладбище. В это время у него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Будучи врачом, Старцев совершенно не боялся ночью пойти на кладбище. Его поразил “мир, не похожий ни на что другое, - мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель... где всюду чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. На секунду ему показалось, что это не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние...” Старцев мечтал о встрече с объятиями и поцелуями. Потом, возвращаясь назад, он думал, сколько в могилах зарыто прекрасных женщин и девушек, некогда любивших и бывших любимыми, а ныне... Да, природа играет с человеком злые шутки. Временами Старцеву хотелось кричать, что и он ждет и хочет любви во что бы то ни стало.
На другой день он поехал к Туркиным делать предложение, но не смог, т.к. Екатерину Игнатьевну причесывал парикмахер, она собиралась на танцевальный вечер. Сидя в гостиной, Старцев думал, что за дочерью Туркины “дадут немало”. Временами он, как бы опомнившись, говорил себе: “Остановись, пока не поздно! Пара ли она тебе? Она избалована, капризна, спит до двух часов, а ты дьячковский сын, земской врач...”
Подвозя Котика в клуб, Старцев сказал ей, что был на кладбище и страдал, ожидая ее.
“И страдайте, если не понимаете шуток”, -легкомысленно ответила девушка. В тот же вечер он сделал ей предложение. Она поблагодарила его за оказанную честь, но отказала, т.к. мечтала стать артисткой и не хотела жить в этом городе. Семейная жизнь связала бы ее навеки.
Старцев был оскорблен отказом, он не ожидал этого, и жаль было своего чувства, своей любви. Дня три у него все валилось из рук, он не ел и не спал. Потом до него дошел слух, что Екатерина Ивановна уехала в Москву поступать в консерваторию.
4
Прошло четыре года. У Старцева была большая практика. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, т.к. страдал отдышкой.
Дмитрий Ионыч бывал во многих домах, но ни с кем не сходился близко. Обыватели раздражали его. Старцев избегал разговоров, т.к. его не понимали и начинали спорить. На семейных праздниках он садился и ел молча, за это его прозвали “поляк надутый”, хотя он не был поляком. От театра и концертов он уклонялся, зато с удовольствием играл в вист и еще очень любил разбирать деньги, добытые за день частной практикой. Он аккуратно раскладывал ассигнации, а когда скапливалось несколько сотен, отвозил в “Общество взаимного кредита” и клал там на текущий счет.
За все время он был у Туркиных раза два, когда лечил Веру Иосифовну от мигрени. Котика, приезжающую на лето погостить к родителям он не видел.
Но вот однажды в больницу принесли приглашение от Туркиных с припиской Екатерины Ивановны. Вечером Старцев поехал к ним.
Старцев увидел Екатерину Ивановну. Она похудела, побледнела, стала красивее й стройнее, но это уже была Екатерина Ивановна, а не Котик. Во взгляде и манерах ее было что-то виноватое, точно в доме Туркиных она уже не чувствовала себя дома. И теперь она ему нравилась очень, но что-то уже недоставало, а что-то в ней было лишнее. Он вспомнил о своей любви, и ему стало неловко.
Потом они пили чай, а Вера Иосифовна читала свой роман о том, чего никогда не бывает в жизни. Старцев слушал, глядел на ее красивую серую голову и думал: “Бездарен не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого.” Потом Екатерина Ивановна играла на рояле шумно и долго. “А хорошо, что я на ней не женился”, - подумал доктор Старцев.
Теперь они поменялись ролями. Екатерина Ивановна интересовалась его жизнью, хотела говорить с доктором. На вопрос, как он живет, Старцев ответил: “Да никак. Старимся, полнеем, опускаемся... Жизнь проходит тускло, без впечатлений, без мыслей. Днем нажива, а вечером клуб, общество картежников, алкоголиков, хрипунов, которых я терпеть не могу. Что хорошего? ”
Екатерина Ивановна признается, что она такая же плохая пианистка, как мать - писательница. Она говорит, что в Москве часто вспоминала Дмитрия Ионыча, он ей представлялся идеальным и возвышенным.
Вернувшись в дом, Старцев опять подумал, как хорошо, что он не женился тогда. Ионыч
страница 2
У Туркина были все те же шутки, что и прежде, и Старцева это раздражало. Он подумал, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город.
Через несколько дней Старцев опять получил приглашение от Туркиных, но отказался, сославшись на занятость. Больше он никогда не бывал у них.
Прошло еще несколько лет. Доктор еще больше ожирел, дышит тяжело. Он ездит по городу, как языческий бог. У него много денег, жадность его одолела. Принимая больных, он часто раздражается. Он одинок. Живет скучно, ничто его не интересует. За все время, пока Старцев живет в Дялиже, любовь к Котику была его единственной радостью и, вероятно, последней. По вечерам он играет в карты в клубе, а потом ужинает в одиночестве.
Туркины стареют потихоньку, но не изменяют своих привычек.
